Публикации

Сборник статей, посвященных советской культурной политике, раскрывает эволюцию соответствующих институтов и подходов на протяжении всего времени существования СССР, демонстрируя как перемены и зигзаги, так и преемственность и последовательную логику в принимавшихся решениях. Авторы книги исследуют советское общество как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, когда государство выступало по отношению к гражданам одновременно просветителем и цензором. После 1917 г. власть прилагала систематические усилия на “культурном фронте”, который рассматривался как один из фронтов классовой борьбы. Слова Маяковского “Время, вперед!” лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Эта политика была отнюдь не однородна, часто разнонаправлена, а иногда —хаотична и противоречива. Тем не менее мы имеем уникальный исторический пример властной и управленческой интервенции в область культуры, который авторы сборника выделяют в качестве самостоятельного предмета исследования и подвергают изучению и анализу.

The article offers an analysis of party cadres’ conceptualization of culture that provided the basis for the creation of the state monopoly on cultural production of the young Soviet regime in the early 1920’s.

Статья посвящена рассмотрению дискуссий о значении первой мировой войны среди ведущих американских интеллектулов в период 1915-1918 гг. В ее центре находится фигура Джона Дьюи (1859-1952), одного из отцов-основателей американского прагматизма и крупнейшего американского философа 20 века. В статье подробно рассматриваются взгляды Дьюи на причины возникновения первой мировой войны, на соображения, побудившие правящие круги США вступить в войну в 1917 году на стороне стран Антанты, а также о влиянии участия Америки в войне на социальную реконструкцию страны и послевоенное устройство мира. Особое внимание в статье уделено критике позиции Дьюи, выступавшим за участие Америки в войне, со стороны другого американского интеллекутала той поры - Рэндальфа Борна, заложившего основы традиции социальной критики в интелектуальной жизни США 20 века.   

В статье рассматриваются изменения в подходах к проблематике колониального знания в историографии Британской империи и анализируются дискуссии последних десятилетий о роли колониального знания в британском имперском проекте.

В статье ставится задача анализа творческой конструктивности акта воображения как существенного и трансцендентального условия сознания в феноменологии творчества раннего Сартра; обнаружения историко-философских предпосылок обозначенной позиции (в частности, точки зрения А. Шопенгауэра в трактовке способности эстетического созерцания), выявления аналогий намеченного подхода в теории искусства XX в. (речь идет о принципе преображения Н. Евреинова). 

В статье представлен систематический анализ концепций пространства Эдмунда Гуссерля и Мориса Мерло-Понти. Речь идет о подходе, который автор статьи называет парадигмой телесности, сравнивая ее с парадигмой значимости, сформировавшейся в рамках феноменологии Мартина Хайдеггера. Делая отправной точкой в исследовании пространства человеческое тело и опыт восприятия пространственной вещи, Гуссерль и Мерло-Понти сформировали подход, который позволяет преодолеть логоцентризм и реизм, характерный для метафизических концепций пространства.   

  В работе показано, что критика Адорно не замечает всей мощи негативного у Гегеля. Попытка Адорно пересадить гегелевскую «негативность» на почву своей концепции становится невольным доказательством высокой когерентности и теоретических преимуществ «аффирмативной» диалектики Гегеля.

Учебник написан на основе требований и нормативов для направлений подготовки бакалавров «Культурология» и «Философия» в Национальном исследовательском университете «Высшая школа экономики». В нем соединены разные дидактические жанры: история культурологических идей; теоретическая часть с единой идейной схемой и анализом истории культурных эпох; сборник теоретических эссе, посвященных конкретным «казусам»; учебные материалы. Учебник снабжен обширной библиографией, хронологической схемой и словарем культурфилософской лексики. Принципиальной установкой учебника является доминанта истории культурфилософских идей: предполагается, что основой обучения должен стать исторически сложившийся корпус ведущих концепций философии культуры, которому подчинен современный категориальный аппарат дисциплины. С этой точки зрения сегодняшняя артикуляция и тематизация философии культуры как дисциплины должны играть роль систематического введения, не предопределяющего идейные предпочтения учащегося. Философия культуры представлена в учебнике как единый вектор мысли с закономерным сюжетом развития. Экспериментальный аспект учебника — создание системы «факультативов», параллельной основному тексту. «Факультативы» не являются чисто дидактическим  материалом, но они демонстрируют основные подходы философии культуры к своей предметности. Это позволит студенту, освоившему концептуальный материал, увидеть, как можно его приложить к конкретной историко-культурной реальности.

Для студентов, аспирантов и преподавателей гуманитарных вузов.

В динамической цивилизации модерна увеличивается скорость обовления науки и техники, искусства и экономики, политики и права. Уменьшается период времени устойчивой работы и жизни. Наше пребывание в настоящем сокращается. Время становится ограниченным, а потому нуждается в социальной и технической организации — как среда координации наших действий. В работе Германа Люббе разворачивается широкая панорама темпоральной структуры нашей цивилизации. Почему прогресс, устремленный в будущее, умножает число форм исторической культуры? Почему художественный и интеллектуальный авангардизм склоняется к поддержке тоталитарных режимов? Как архивы и библиотеки справляются с нарастающим потоком информации? Таковы только некоторые из вопросов, на которые дает ответы эта книга.

Издание предназначено для ученых, студентов и всех, кто стремится ориентироваться в современных культурных процессах.

В динамической цивилизации модерна увеличивается скорость обновления науки и техники, искусства и экономики, политики и права. Уменьшается период времени устойчивой работы и жизни. Наше пребывание в настоящем сокращается. Время становится ограниченным, а потому нуждается в социальной и технической организации — как среда координации наших действий. В работе Германа Люббе разворачивается широкая панорама темпоральной структуры нашей цивилизации. Почему прогресс, устремленный в будущее, умножает число форм исторической культуры? Почему художественный и интеллектуальный авангардизм склоняется к поддержке тоталитарных режимов? Как архивы и библиотеки справляются с нарастающим потоком информации? Таковы только некоторые из вопросов, на которые дает ответы эта книга.

В центре внимания статьи — хип-хоп как движение популярной культуры. Автор решает две главные задачи. Первая — обзорная и дискурсивно- аналитическая: показать основные тропы и общие места, с помощью которых исследователи и критики популярной культуры конструируют единство своего аналитического нар- ратива и предмета. Утверждается, что достигнутое дискурсивное един- ство (единство концептов, предмета или тем) не позволяет исследова- телям схватить данное движение в популярной культуре в его мно- гообразии и гетерогенности. Кроме того, академические исследова- тели и критики хип-хоп культуры оказались в ловушке представле- ний о фундаментальности разли- чия мейнстрима и андеграунда. Ему довлеет сложившийся в после- военные десятилетия нарратив о субкультуре, которая вырастает в культурное движение, заряжен- ное прогрессивно-освободительным потенциалом. 

Вторая задача статьи — прагмати- ческая: показать, чем в актуальной политической ситуации может быть интересен хип-хоп. Решение этой задачи позволило сформули- ровать следующие тезисы: 1) цен- ностный, стилистический эклектизм мейнстрима и андеграунда делает бесполезным само это различение; 2) культура хип-хопа с его аурой местного, или районного, пред- ставляет собой одно из проявлений антимодернизма; 3) маскулинность хип-хопа, его пафос расовой иден- тичности и романтизация бан- дитизма являются проявлениями консервативной реакции молодежи на скорость перемен; 4) протест- ная культура хип-хопа радикальным образом отличается от молодеж- ных протестов против капитализма и бюрократии 1960–1970-х годов с пафосом равенства полов и рас, с проповедью любви и ненасилия. 

 

Визуальные исследования советского вводят в научный оборот новые изобразительные источники, среди которых внимания заслуживает и советская лаковая миниатюра. В статье релевантность обращения к этому типу изображений как источнику изучения советской визуальной культуры обоснована через включение отдельного образа, украшающего крышку шкатулки, в контекст системы репрезентации изображаемого феномена в других типах художественного производства. Благодаря такому подходу удается подтвердить гипотезу о том, что образы лаковой миниатюры имели не только декоративное значение, но и были  включены в процессы описания и структурирования советской действительности. 

Рецензия на работы:

Арутюнова А. Арт-рынок в XXI веке: пространство художественного эксперимента / Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». — М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2015. — 232 с. — (Исследования культуры).

Шабанов А. Передвижники: между коммерческим товариществом и художественным движением / Науч. ред. И.А. Доронченков. — СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2015. – 336 с.: ил.)

Книга посвящена рассмотрению одного из влиятельных течений немецкой политической мысли начала 19 века. В ней Шмитт предпринимает попытку понять политический романтизм как уникальное духовно-историческое явление немецкой и европейской жизни, выявить условия его появления и его влияние на интеллектуальную и политическую традицию.

Исходной точкой движения мысли в этой книге являются понятия культурной формы и заложенной в ней цели. Исследовать культурную форму лучшего всего в исторической динамике, на всех этапах обретения и утраты жизнеспособности. Историческим материалом для этого берется Новое время и XVIII век в особенности. Книга разделена на четыре части. Первые две  –  теоретичны: закономерности культуры, обрисованные в их разделах, должны обосновать, почему автором выбрана та, а не иная оптика рассмотрения предметности.  Третья часть посвящена изображению Нового времени как целостной эпохи в цепи других европейских эпох и XVIII века как смысловой сердцевины модернитета. Четвертая часть представляет собой фрагментарное собрание отдельных казусов и феноменов, которые выявляют жизнь культурных форм XVIII века и его «окрестностей». Исследование духовной форматуры века в ее статике и динамике стремится ответить на вопрос, что такое телеология культуры. Особое место в четвертой части уделяется немецкой философии культуры, которая впервые создает морфологию культуры и осознает ее возможности. В ряде случаев исследование выходит далеко за границы XVIII века, но остается в рамках своей темы: идейные казусы других эпох позволяют увидеть топологические изменения классических моделей; различить нормальные и деформированные состояния корневой культурной интуиции, что очень важно для решения задач, поставленных в этой книге.

В работе показано, что статья Канта "Грёзы духовидца" не является прямолинейной критикой Сведенборга, хотя назвать это произведение апологией Сведенборга тоже было бы неверным. Главная забота Канта в его рассуждениях это – статус метафизики.Кант демонтировал сведенборгианский мировой континуум, но зато создал три автономных царства – теоретическое, практическое и телеологическое – в которых разум, не жертвуя собой, может выходить за собственные границы в «иное» и возвращаться с содержательными результатами. 

В статье на примере творчества известной британской исследователь- ницы Фрэнсис Йейтс проводится анализ рационального рассмотрения явления, получившего в последние годы название «западный эзотеризм». Йейтс была в числе первых исследователей, обратившихся к эзотериче- ской (в ее терминологии – «герметико-каббалистической») составляю- щей культуры Возрождения и раннего Нового времени. Этой теме Йейтс посвятила четыре монографии. Подход Йейтс рассматривается через при- зму нескольких ключевых тем: эзотеризм и научная революция, эзотеризм и художественное творчество, история Джона Ди. Идеи Йейтс вводятся в общий контекст рационального отношения к западному эзотеризму во второй половине XX в.

Важность работы  Густава Шпета "Явление и смысл" состоит не только в том, что она представляет собой одну из первых полемических реакций на программный труд трансцендентальной феноменологии, 1-й том "Идей к чистой феноменологии" Э. Гуссерля, но и в её сохраняющейся по сей день актуальности. Эта актуальность связана с продолжающимися дискуссиями вокруг оснований и последствий герменевтической трансформации  первоначального феноменологического проекта. Шпет, как и, позднее, Хайдеггер, открыл герменевтическое измерение перцептивного опыта, опираясь на исследовательские принципы самого Гуссерля. Однако в отличие от Хайдеггера у Шпета это герменевтическое измерение – не "трансцендентальный" фундамент, а непосредственное содержание визуального восприятия. Иными словами,  перцептивный опыт – это не опыт сокрытия, а опыт обнаружения герменевтического (телеологического в терминологии Шпета) феномена. Аналогичное понимание герменевтических содержаний перцепции мы находим и в современной "акционистской" теории восприятия, основные принципы которой изложены в недавних работах американского исследователя Алва Ноэ, социолога Тиа ДеНоры, а также в ставшем уже классическом тексте Альфреда Шюца "О многообразных реальностях". В итоге, складываются условия для актуализирующего прочтения этой ранней работы Густава Шпета под углом зрения альтернативных феноменологическим постановок вопроса.

 

К числу ключевых новаций современных теорий восприятия в рамках интересующей нас постановки вопроса относятся следующие: рассмотрение акта восприятия как формы социального действия и как способа прямого доступа к миру, расширение понятие понимания до пределов, включающих в себя сенсомоторные реакции, концептуально неартикулируемые способности и компетенции. В итоге, перцептивный опыт, помимо когнитивного и онтологического, обретает и политическое измерение. 

The article discusses the corpus of Dmtri Prigov's manifestoes, articles, and programmatic interviews as a manifestation of a coherent theoretical concept. The author of the article argues that Prigov's theoretical ideas are structured in accordance with his own central artistic category-for which, oddly enough, he did not have a common name. The author refers to this category as performativity, although Prigov himself did not use this word, preferring to discuss the behavioral level, operational modes, characters, images (imidzhi), and so on. Performativity, in this interpretation, permeates the totality of an artistic practice, without exception. Texts, paintings, installations, actual performances, and any public utterance-interviews, for example-become "traces" of performative behavior. It is along these lines that one can speak about the performative life of the contemporary author, about the "behavior that is to be found within a non-playful art form, in which the typical type of conventional professional language does not imply (or rather, until the relevant time period, did not imply) the appearance of the creator, who by his presence relativizes the very value, durability, uniqueness, and self-sufficiency of the language of the objects he made." It is from this perspective that the author discusses the overarching meaning of Prigov's oeuvre as the grandiose mockery of societal cultural practices rather than a collection of self-sufficient works. This approach also elucidates Prigov's programmatic self-modeling as the trickster who can only fulfill the performative as the central category of contemporary culture. © 2016 The Russian Review.

Эта книга — попытка заново выстроить историю русского модернизма через историю монтажа. Развитие монтажа в культуре ХХ века получило мощный импульс после изобретения кинематографа и превращения его в модный вид искусства. Аналоги киномонтажа в 1920‑е годы сложились в других видах искусств — литературе, плакатной графике, театре. У разных авторов и в разные периоды он используется то как локальный прием, то как последовательный метод, то как целостная эстетика. В 1930–2000‑е годы монтажные методы неоднократно изменяли свои функции и семантику. Следя за тем, как они от десятилетия к десятилетию то становятся почти незаметными, то вновь используются в самых разных контекстах, можно увидеть принципиально новые сюжеты в развитии искусства конца XIX–XXI веков, от Стефана Малларме до интернетных коллажей, составленных из блоговых заметок и видеозаписей. Эта книга рассказывает о том, как монтаж сначала стал «стилем эпохи» 1920‑х годов в самых разных странах (СССР, Германия, США…), а после все больше оказывался нужен неподцензурной словесности и «альтернативным» направлениям в кино и визуальном искусстве. Среди героев книги — Дзига Вертов и Артем Веселый, Сергей Эйзенштейн и Александр Солженицын, Эль Лисицкий и Саша Соколов, Энди и Лана Вачовски и Павел Улитин.

В центре статьи -- изучение роли Веймара как особой культурной формы, в границах которой происходит становление немецкой культурной идентичности, идеологии и эстетики веймарского классицизма, литературной стратегии Шиллера.

"Парадокс об актере" Дидро рассматривается в этой статье в контексте постановки вопроса об актерском искусстве как светском занятии, публичной практике и важнейшей составляющей персональной идентичности просвещенного европейца  XVIII века. Историко-культурная значимость "Парадокса" связана с его радикальным переосмыслением механизмов театральности и актерства в общественной жизни: отталкиванием от представлений о театрально-ролевой природе социального поведения и утверждением идеи самовыражения как представления эмоций. Заданная у Дидро через спор двух собеседников жесткая конфронтация двух актуальных типов актерской игры во многом служит надтеатральным задачам, в частности - является попыткой противостоять широкому распространению идеи чувствительности в актуальном социальном и культурном поле.